Герою нет места
Дивная старая Англия. Да поразит тебя сифилис, старая сука, ты нас отдала на съедение червям (мы сами отдали себя на съедение червям). А все же — дай, оглянусь на тебя.
Роман Олдингтона «Смерть героя» — классическое произведение потерянного поколения. Его сравнивают с романами Хэмингуэя и Ремарка, но, к сожалению, он у нас в наше время значительно менее известен, чем, например, «На западном фронте без перемен» Ремарка, хотя дело происходит на том же фронте, только с другой стороны от нейтральной полосы. На самом деле, я могу выделить несколько причин, почему он менее известен — и менее удобен, — на них и хочу акцентировать внимание. Цитат будет много, как это всегда бывает, когда лучше автора и не скажешь.
Когда потеряли поколение?
Прежде всего нужно сказать, что действие романа начинается не в войну и даже не перед войной. Автор весьма подробно, с жёстким юмором, описывает как создавалось то самое потерянное поколение в Великобритании. Описывает так, что сразу становится жалко это, и предыдущие, поколение, ещё задолго до начало войны. У него не было шансов стать психологически здоровым поколением. Вот пара цитат о том, как рос отец главного героя, в какой среде, подающейся как типичная для того времени:
Его мамаша, властная старая сука, задавила в сыне всякое мужество и самостоятельность, но в восьмидесятых годах прошлого века почти ни у кого не хватало ума посылать таких мамаш ко всем чертям… Так продолжалось года три-четыре. Дражайшая матушка помыкала Джорджем Огестом без зазрения совести; она присосалась к нему, как упырь, и была очень довольна жизнью.
Олдингтон красочно описывает быт провинциальных англичан, живописует их семейный уклад, который держится на традиционных ценностях и калечит психику и жизни людей.
Родители Изабеллы вечно грызлись между собой — как это не послужило ей предостережением? Как не замечал Джордж Огест, что под тонкой пленкой благочестия и супружеского согласия, будто бы связующего дражайшую матушку и добрейшего папашу, кипит ключом неукротимая ненависть? Почему никто из них не попытался вырваться и устроить свою жизнь как-то иначе и хоть немного лучше?
Таких цитат можно набрать огромное количество — и это, как мне кажется, первая причина, почему роман у нас не так популярен, как приглаженный Ремарк. Описываются и высмеиваются лично неприятные вещи, которые читатели во множестве могут найти в своей жизни. А они, эти читатели, прячутся в книжный мир не для этого, чтобы находить на страницах себя. Мне же очень понравилось как чётко автор разбирает психологические причины формирования людей, их образа жизни в то время и в том месте. Наверное, не у всех так было, но он рисует настолько правдоподобно, что кажется подобные типы (и проблемы) существуют до сих пор.
Вторая причина меньшей популярности книги — язык. Как я понимаю, автор специально писал солдатским языком, таким, каким действительно пользовались в его окружении. В итоге высмеивание нравов иногда получается вот таким:
Да благословит тебя бог, дражайшая матушка, ты «молила бога наставить тебя на путь истинный», ты «хотела только добра» — и превратила Изабеллу в первоклассную суку.
Не всякая цензура такое пропустит, не всякий даст своим детям-подросткам подобное читать. А зря.
Так что можно сказать, что война оказалась лакмусовой бумажкой, которая выявила эту потерянность, хотя, возможно, были потеряны и предыдущие поколения, просто не смогли понять этого, осознать. А война изменила ситуацию, как пишет автор «немало почтенных джентльменов и пылких патриотов шли в армию не столько во имя защиты отечества от врагов, сколько стремясь сбежать от своих жен», чего они не могли сделать раньше. Они получили новый острый опыт и многое поняли про себя и прежнюю жизнь.
Я уже показал (и не без злости, что вполне извинительно), как прежний режим Ханжества и Лицемерия губил и калечил сексуальную жизнь людей, а тем самым и всю жизнь и характер их самих и их детей.
Всё неизменно в этом мире бушующем
Удивительно как мало меняется мир и люди. Непосредственно перед войной люди не верили, что она возможно, что правительства её допустят, считали её самоубийственной для экономики — так можно сказать далеко не только про Первую мировую войну, знакомые высказывания.
— Экая чепуха! – взорвался Джордж. – Чепуха и бред! Вы не читали «Великое заблуждение» Нормана Энджела? Он очень убедительно доказывает, что война наносит победителю почти такой же ущерб, как и побежденному. И он говорит, что в наше время система международной торговли и финансов крайне сложна и разветвлена, и поэтому война просто не сможет длиться больше нескольких недель, она прекратится сама собой, потому что все государства будут разорены. Если хотите, я дам вам эту книгу, почитайте.
— Я в этих вещах ничего не понимаю, но папин приятель говорил, что правительство очень озабочено создавшимся положением.
— Ни за что не поверю. Какой вздор! Чтобы в двадцатом веке народы Европы стали воевать друг с другом? Немыслимо! Мы для этого слишком цивилизованны. Со времен франко-прусской войны прошло больше сорока лет…
— Но ведь была еще русско-японская война, и войны на Балканах…
— Да, но это совсем другое дело. Ни за что не поверю, чтобы какое-нибудь большое европейское государство начало войну против другого. Конечно, всюду есть свои шовинисты, юнкеры и джингоисты, но кто же на них обращает внимание? Люди не хотят войны.
Люди не хотят войны! А что мы видим в реальности? Хотя и торговля против войны — «она прекратится сама собой, потому что все государства будут разорены». Сколько раз мы слышали подобное? Удивительно! Но невозможное свершается:
Вся Европа схватилась за оружие, и Англия тоже будет воевать. Невозможное совершилось. Предстоит три месяца резни и всевозможных ужасов. Да, три месяца. Это не может длиться больше. Пожалуй, даже меньше. Конечно, меньше. Разразится грандиозный финансовый крах, и правительства будут вынуждены прекратить драку. Учетная ставка Английского банка уже подскочила до десяти процентов.
Почему же оно свершается, если и государства, вроде бы, против, и люди, вроде бы, против. Возможно потому, что кроме людей, кроме отдельных личностей есть ещё и народ, толпа.
И могут ли народы безоговорочно изображать себя жертвами своих правителей? Ведь хорошо известно, что во всех столицах толпа во все горло требовала войны. И хорошо известно, что самые многолюдные манифестации в защиту мира состоялись в Германии…
Автор задаёт вопросы, которые актуальны до сих пор. И до сих пор на них нет однозначного ответа, до сих пор ответы кардинально отличаются, противоположны по сути.
Всех ли потеряли?
Кроме того, его возмущала необходимость вечно ходить по струнке. С какой стати подчиняться приказаниям бравых, мужественных ребят, которых ненавидишь и презираешь? Что ж, много лет спустя один весьма достойный и бравый парень (всю войну прослуживший в разведывательном управлении военного министерства в отделе цензуры) так и сказал о Джордже: «Чего не хватает Уинтерборну — это дисциплины. Дис-цип-лины. Он чересчур своеволен и независим. Армия сделает его Человеком». Увы, армия сделала его трупом.
У Ремарка персонажи не выделяются на общем фоне, они вполне гармоничны в своей среде, не являются исключением из правил. У Олдингтона иначе, герой (можно ли в данном случае сказать заглавный герой?) постоянно не на своём месте, особенно в армии. Он не может высказывать свои мысли, так как вокруг все поддерживают войну. Получается, что потерялся он один, а не все. Потерялся самый думающий, тоньше ощущающий.
Вечная история — и в казармах и в бараках они непременно закупориваются и спят в духоте и вони. Он тихонько опустил окно дюйма на два, и сразу полегчало. Непонятно, почему они так любят духоту? И умственную и нравственную духоту тоже. Бедняги. Все они сызмальства приучены низко кланяться каждому самому захудалому дворянину, делать что велено и работать не разгибая спины. Нечто вроде современных рабов. И, однако, они порядочные люди, с характером, только ума не хватает.
Непонятно насколько война могла изменить таких людей, могла ли сломать. Убить — да, но изменить — вряд ли. Вот как описывает автор в целом положительного начальника главного героя:
Эванс был самый обыкновенный юноша, каких пачками выпускают английские школы: на удивленье невежественный, на удивленье неспособный дать волю какому-то живому чувству, но при этом очень «порядочный» и добродушный.
Эванс отличался истинно британской толстокожестью: невежество, самоуверенность и самодовольство, точно тройная носорожья шкура, делали его неуязвимым для стрел разума. И все же Уинтерборну нравился Эванс.
Как вы понимаете, не так уж и важно, для общества, конечно, не для него лично, выжил Эванс или нет, таких много и часть из них вернулось — здоровыми или не очень. Хотя был ли он, то есть они, выпускники английских школ, изначально психически здоровыми?
Газа хватит на всех
Раньше я не сталкивался с художественными описаниями газовых атак, химической войны. У Ремарка этого нет совсем, а Олдингтон показывает «во всей красе».
Стоя у входа в свой погреб, Уинтерборн снял каску и отогнул верх противогаза, чтобы оглядеться, но зажим с носа не снял и большого резинового мундштука изо рта не выпустил. В белесом свете утра все казалось холодным и смутным, и с безжалостной настойчивостью снова и снова глухо рвались химические снаряды. Уинтерборн следил за разрывами: из каждой воронки всплывало кудрявое облачко желтого газа. Земля вокруг была вся рябая от этих только что вырытых воронок и сплошь усыпана битым кирпичом и свежими обломками. В воронке у самого порога валялась дохлая крыса — стало быть, война не щадит и крыс! У дома когда-то был палисадник, в нем рос стройный молодой ясень. Снаряд разорвался у самых его корней, расщепил тонкий ствол и швырнул деревцо наземь с переломанными ветвями. Молодая листва еще зеленела, лишь с одной стороны листья съежились и пожухли, обожженные газом. Трава, еще неделю назад по-весеннему нежная и яркая, тоже болезненно пожелтела и поблекла. Уинтерборн повернулся и взялся за край противогазового занавеса, и в эту минуту послышался вой и грохот первого тяжелого снаряда: начинался дневной артиллерийский обстрел. Но и стрельба химическими снарядами не прекращалась.
Газ кардинально меняет военный быт, во всех многочисленных рассказах, повестях и романах про Вторую мировую, которые у нас так любят, ничего этого нет и близко, нет такого, когда даже «крохотная желтая мать-и-мачеха, которую он так любит, вся загублена фосгеном», когда солдаты носят противогаз по двенадцать часов в сутки. Читаю и думаю: как же Ремарк смог обойти эту тему? Почему у него газ не упоминается вообще? Может быть я забыл, но ведь недавно перечитывал почти все его книги. Важнейшая составляющая той войны, единственной войны с широким применением боевых отравляющих веществ, совершенно не упоминается Ремарком в книгах про Западный фронт.
Может быть потому, что сам Ремарк практически не воевал и его познания о войне строились на рассказах других, а солдаты прошедшие настоящую войну не любят о ней рассказывать, о многом умалчивают, а потому, как мне теперь кажется, тексты Ремарка о войне больше похожи на собрание баек о войне, на печальные и весёлые истории, которыми могут делиться военные за кружкой пива — после войны, вспоминая то, что хотелось бы забыть. Олдингтон сам воевал, а потому рассказывает совершенно иначе, грязнее, с большим количеством деталей, мелких бытовых деталей, которые в обычных рассказах, историях не писателя, не упоминаются обычно.
В погребе было темно — хоть глаз выколи. Уинтерборн снял противогаз и ощупью спустился по разбитым ступеням, стараясь не разбудить других вестовых. Надо было обойтись одной спичкой — спичек не хватало, они были на вес золота. В лицо пахнуло тяжкой духотой, но запах фосгена почти не чувствовался. Уинтерборн устало усмехнулся: давно ли он яростно воевал в казармах за свежий воздух, – а теперь вот радуется любой вони и духоте, лишь бы она не была пополам с ядовитым газом.
Мне кажется, что «Смерть героя» более точное описание войны, а потому менее романтизированное, чем у Ремарка, менее приятное, грязь более натуральная — именно потому Олдингтон пользуется значительно меньшей популярностью. А жаль.
В бетонном пулеметном гнезде три немецких скелета повисли на пулемете, умолкшее дуло которого все еще смотрит в амбразуру. К пулеметчикам подобрались сзади и закидали их фосфорными гранатами — такая граната прожигает человеческую плоть, от нее не спастись. На обнаженном запястье скелета, на ссохшемся кожаном ремешке еще держатся разбитые часы…
Единым фронтом
«Смерть героя» и «На западном фронте без перемен» изданы в один год — через 11 лет после войны, в 1929 году, правда «На западном фронте» за год до этого был опубликован в журнале, так что Олдингтон мог читать Ремарка. И, опять в который раз мне кажется, только это может объяснять, что он несколько раз цитирует это название.
Поистине, на Западном фронте все оставалось без перемен…
Второй возможный вариант — грешить на переводчика, но это маловероятно. Ещё возможно, что это общая для того времени фраза, но, как говорит Вики, Ремарк слегка изменил формулировку из сводок новостей.
До тылов уже докатилась весть, что Фронтширский батальон почти весь погиб, отражая яростный натиск врага — из двадцати офицеров и семисот пятидесяти солдат остались в живых полсотни солдат и один офицер.
Часовой вытянулся в струнку и сделал шаг вперед. Вскинул винтовку — раз, два, три, как на параде, – и стал смирно. Когда маленькая колонна поравнялась с ним, он четко взял на караул.
Молодой офицер устало поднял руку к каске. Солдаты не обратили внимания на часового, да и не поняли его. Он смотрел, как они шли мимо, и в горле у него стоял ком.
На Западном фронте все еще было без перемен.
Несколько иное содержание этого «без перемен»…
Заслужил ли он покой?
Помните фразу: «Он не заслужил света, он заслужил покой, — печальным голосом проговорил Левий». Она мне часто вспоминалась в конце книги. И ведь Булгакова тоже можно было бы отнести к потерянному поколению, он родился как раз в середине этого поколения. Он мог понимать многое про покой, но тот ли это покой?
Уинтерборну отчаянно хотелось спать, но сон не шел. При одном мысли о том, что снова надо драться, хотя бы и с разбитым, потерявшим всякую надежду немецким арьергардом, он цепенел от ужаса. Как выдержать еще одно огневое заграждение? Он пытался написать Фанни и Элизабет, но на уме было другое, он не мог собраться с мыслями, не мог связать нескольких самых простых фраз. Он сидел на стуле, который принес ему денщик, и, подперев голову руками, остановившимся взглядом смотрел на солому, на мертвого черного пса. Он жаждал одного: покоя. Ему нужен, ему необходим покой.